РУБИНШТЕЙН Артур (28. I 1887-20. XII 1982)
Это имя давно уже стало легендой в истории исполнительского искусства современности. Смело можно сказать, что ни об одном пианисте XX века не было написано столько книг, статей и репортажей, не высказывалось столько самых разнообразных мнений, столько правдивых историй и граничащих с фантастикой анекдотов; ни один артист и сам никогда так охотно не рассказывал о себе, не делился своими мыслями с коллегами, корреспондентами, слушателями. Поэтому для начала вернемся из сферы легенд на почву фактов, напомним вкратце биографию артиста. Сделать это, впрочем, тоже нелегко, ибо жизнь Артура Рубинштейна была так насыщена событиями, что даже ему самому только для рассказа о своих молодых годах понадобились многие сотни страниц мемуаров, читающихся как увлекательный роман. Да и как объять на немногих строках те 85 лет, которые он провел на эстраде?! И все же...
Артур Рубинштейн родился в Лодзи, был седьмым ребенком в семье. С трех лет он проявил интерес к музыке, вскоре ставшей для него жизненной необходимостью. Он по собственной инициативе сел за фортепиано, купленное для старшей сестры, и с этого момента для него не было большей радости, чем играть на любимом инструменте. С четырех лет мальчик участвовал в благотворительных концертах, а в 7 лет дал уже самостоятельную программу, после чего брал уроки у Л. Ружицкого в Варшаве. Спустя год родители отвезли его в Берлин. Он стал учеником Р.-М. Брейтхаупта, затем занимался у профессора X. Барта, изучал теорию у Р. Кана и М. Бруха. Здесь же в 1897 году мальчик впервые выступил перед "большой публикой", сыграв Концерт ля мажор Моцарта с оркестром, руководимым самим Иоахимом. Успех был грандиозный, ему пришлось бисировать. Он начал одну из "Песен без слов" Мендельсона, но сбился и сымпровизировал целую пьесу; строгий учитель вместо того, чтобы отчитать мальчишку, обнял и расцеловал его... Так началась концертная деятельность, становившаяся с каждым годом все более интенсивной. Занятия вскоре пришлось оставить; хотя впоследствии юноша еще некоторое время брал уроки у И. Падеревского, но фактически с 16 лет был предоставлен самому себе. Один за другим следовали концерты в Польше, Германии, Франции, Англии, России (в те годы он выступал не только в столицах, но и немало поездил по русской провинции - Казань, Одесса, Астрахань, Елисаветград). В 1906 году он дебютирует за океаном - в нью-йоркском зале "Карнеги-холл". Его дебют в Париже предваряет вступительным словом сам К. Сен-Санс, обратившийся к публике с такими словами: "Позвольте представить вам одного из величайших артистов, которых я знаю. Я предсказываю ему блестящую карьеру. Коротко говоря, он достоин фамилии, которую носит". А настоящим своим профессиональным дебютом сам Рубинштейн считает сонатный вечер, который он дал в 1907 году в Лондоне с другом - виолончелистом П. Касальсом.
В 1910 году музыкант принимает участие в единственном тогда международном соревновании - конкурсе имени Антона Рубинштейна в Петербурге - и удостаивается почетного отзыва: его опередил немецкий пианист А. Ген, запасшийся рекомендательным письмом от германской императрицы. В знак протеста Сергей Кусевицкий послал Рубинштейну довольно крупную сумму и пригласил его выступить со своим оркестром. И надо сказать, что поддержка пришла вовремя, ибо, несмотря на довольно многочисленные контракты, артист не имел желанного успеха и временами находился на пороге нищеты, испытывал приступы отчаяния, один из которых кончился попыткой самоубийства.
Первая мировая война прервала карьеру Рубинштейна на подъеме. Он жил тогда в Англии и как человек, свободно владеющий многими языками, был мобилизован для работы переводчиком в армии. Но спустя некоторое время Рубинштейн вернулся к музыке: вместе с Эженом Изаи он входил, говоря современным языком, в артистическую бригаду, которая давала концерты в армейских частях.
После окончания войны артист продолжает широкую концертную деятельность. Поселившись в Париже, он много выступает в Европе и Америке, пользуется неплохой репутацией у публики, но все же до подлинной славы крупного художника ему было далеко: его ценили преимущественно как блестящего, но поверхностного виртуоза, которому все легко дается, видели в нем неплохого исполнителя традиционного романтического репертуара. Принимать его всерьез мешала и другая репутация - тоже вполне "заслуженная": репутация светского человека, прожигателя жизни, знатока мод и вин, любителя развлечений. Рубинштейн чувствовал это, болезненно переживал и в 1932 году принял решение начать новую жизнь, остепениться. Женившись на дочери своего друга Эмиля Млынарского - Анеле, которая стала его верной спутницей на всю жизнь, он на некоторое время удалился от публики, уединился в горах Швейцарии и начал наверстывать упущенное, занимаясь помногу часов в день. И когда артист снова появился на эстраде, перед слушателями раскрылся новый Рубинштейн - артист безграничной музыкальности, огромного обаяния, захватывающей вдохновенности.
Все качества, покорявшие теперь аудиторию,- неповторимая трепетность звука, безошибочное чувство формы, "полетная" техника были в нем, конечно, и раньше, но только теперь смогли по-настоящему вырваться наружу, пронизать его искусство, бесконечно раздвинуть его художественные возможности и его репертуар.
И снова начались бесчисленные гастроли по всему свету, на сей раз неизменно умножавшие его триумф. С Рубинштейном тех лет тоже были хорошо знакомы советские слушатели по его неоднократным гастролям в Москве и Ленинграде в середине 30-х годов. Огромной популярностью пользовался он на родине и, хотя не был к тому времени польским гражданином, обладал удостоверением, свидетельствовавшим, что он находится "на службе у Польши". И только в Германии артист категорически отказывался играть: с тех пор, как он узнал о зверствах кайзеровских солдат на родной ему польской земле, он дал себе слово никогда больше не выступать в стране, где получил образование и начал карьеру. А в 1937 году, в разгар фашистской истерии в Италии, он демонстративно вернул итальянскому правительству орден Командора Италии.
Шли годы, сменялись поколения артистов и моды на исполнительские стили, но искусство Рубинштейна не только не блекло на их фоне, но сияло все ярче и ярче. Время было не властно ни над его техникой и свежестью его интерпретации, ни над интенсивностью концертной деятельности. Осенью 1962 года он дал в Нью-Йорке беспримерный цикл, сыграв в "Карнеги-холле" 10 различных программ, в которых прозвучало 90 произведений 17 авторов! А всего за этот год он сыграл только в США еще 44 концерта в 26 городах. Когда спустя два года он в последний раз приезжал в СССР, слушатели Москвы и Ленинграда вновь восхищались его неукротимой энергией, молодостью духа, в полной мере воплотившимися в интерпретации сложных, насыщенных программ.
Успех этих, последних его гастролей в нашей стране (осенью 1964 года) был еще большим, чем прежний. Если в 30-е годы он покорял внешней законченностью, пластичностью, элегантной естественностью и благородством, то теперь к этим качествам добавились мудрость, интеллектуальная насыщенность игры, сочетавшиеся с прежней юношеской свежестью, богатством красок, тонкостью нюансов и законченностью замысла. Артист был настолько тронут горячим приемом, который оказали ему в нашей стране, что обратился к своим почитателям со специальным благодарственным письмом, опубликованным газетой "Правда". Незадолго до своего 90-летия он вновь дал в разных городах США подряд два десятка концертов, затем, всего за 7 с половиной часов записал все пять концертов Бетховена с Лондонским симфоническим оркестром (дирижер-Д. Баренбойм), а в апреле 1976 года выпустил пластинку, запечатлевшую интерпретацию Сонаты (соч. 31, № 3) Бетховена и "Фантастических пьес" Шумана. К тому же в последние десятилетия жизни он немало музицировал в трио со своими "младшими" друзьями - Хейфецем и Пятигорским. Критики гадали, недоумевали, изумлялись... Да, история знала случаи, когда артисты играли в таком почетном возрасте, но играть столько и так - этого никто даже представить себе не мог!
"Логически он должен когда-нибудь перестать играть,- размышлял американский журналист Д. Ханахан. - Правда, люди, знающие его хорошо, сомневаются в этом". Да, в конце концов он вынужден был остановиться, но не по причине физической немощи или утомления, а просто из-за болезни глаз, возникшей на почве инфекции. Выяснилось, что он уже несколько последних лет играл, не видя клавиш; впрочем, не он ли обмолвился в 1972 году, еще находясь в зените, что его мечта - "сыграть целую программу не глядя на клавиатуру"... И он ушел с эстрады, но ушел, "хлопнув дверью": летом 1976 года Рубинштейн простился с публикой триумфальными концертами в Тулузе и Лондоне, концертами, в которых он, как и прежде, предстал перед своими почитателями в полной форме. "Этот прощальный концерт - не лебединая песня, а героическая ария",- писал один из французских журналистов.
А теперь пора попытаться определить: в чем же заключался секрет неувядаемой жизненной силы и притягательности искусства Артура Рубинштейна? В самых общих словах можно было ответить так: игра на рояле была для него не просто профессией - она составляла сущность его "я", становилась естественной формой его существования. Это был не столько способ передачи определенных, зафиксированных прежде на бумаге нотных знаков, но могучая сила, увлекавшая людей потоком мысли и чувства, исходившим от этого человека и вселявшим в его аудиторию заряд жизненной энергии, сильнейшие духовные импульсы. Это вовсе не значит, что Рубинштейн был "первым среди пианистов", как для красного словца любили иногда выразиться репортеры; в мире искусства не существует первенства. Но одно неоспоримо - его игра была и остается олицетворением той радости жизни, какую только способно передать искусство. "Талант Рубинштейна всегда изумляет и покоряет своей искренностью, живой и горячей речью, обращенной к слушателям. Его могучий голос свеж и молод",- писал Эмиль Гилельс.
Музыковеды и знатоки фортепиано потратили немало чернил, чтобы доказать принадлежность Рубинштейна к романтической традиции мирового пианизма, противопоставляя ее иной, современной традиции, понимаемой в духе рационалистической виртуозности. Сам артист всегда противился подобной искусственной классификации, определяемой такими формальными в сущности признаками, как количество рубато, агогика, степень динамической свободы, допускаемой тем или иным артистом. На прямой вопрос: "Являетесь ли в глубине души романтиком?" он решительно отвечал: "Нет!" И пояснял: "Я абсолютно не "специалист" и отстаиваю это твердо, даже страстно". Его взгляды на романтику в музыке своеобразны - к числу романтиков он относил тех, кто ломал устоявшиеся каноны, подобно Бетховену или Берлиозу, но зато категорически отказывается признать таковым Шопена. Отнюдь не только романтическим был и его репертуар, охватывавший все богатство фортепианной музыки от Баха, Гайдна, Моцарта до Стравинского и Шимановского. Стиль его никак не укладывался в прокрустово ложе канонов романтизма: он умел играть по-разному - и с романтической свободой, и с подчеркнуто строгой классичностью. И если он, все же был "рыцарем романтики", то не в школярском понимании, а в ином, более широком смысле этого слова, подразумевающем коренной водораздел между романтизмом и рационализмом в исполнительстве, в искусстве вообще. В том высоком смысле, о котором говорил Яков Флиер: "Его романтизм - это возвышенное, пламенное песнопение всему прекрасному на земле, природе и человеку".
Вот этот неугасимый оптимизм как жизненная философия и мощный стимул творчества позволял Рубинштейну и его искусству всегда оставаться молодым, постоянно самообновляться, вновь и вновь освобождаясь от всякой рутины, от чувства привычного, сохранять верность вечным идеалам красоты. По праву достоин он рыцарского звания и как пропагандист современной музыки. Тысячи людей на разных континентах он приобщил к музыке своих современников, не считаясь с косностью, консерватизмом; случалось - в Париже, Лондоне, Милане, его освистывали за первые исполнения пьес Дебюсси, Пятой сонаты Прокофьева или Прелюдий Шостаковича; спустя годы в тех же залах публика устраивала ему благодарные овации после исполнения этих сочинений. Он первым познакомил многих с произведениями Стравинского и Шимановского, положил начало мировой известности Вила Лобоса, Альбениса, Гранадоса и де Фальи, был изумительным интерпретатором сочинений Равеля, Пуленка, Мийо.
Может показаться парадоксальным, но при всей спонтанности своей натуры (и своей игры) Рубинштейн любил записываться и посвятил этой сфере деятельности значительную часть жизни. Первая его запись - Баркарола Шопена - была сделана в начале нашего века, последние - незадолго до того, как он оставил концертную эстраду. На пластинках запечатлелась его интерпретация сотен произведений, причем ко многим из них он неоднократно возвращался. Одни только произведения Шопена составляют в его фонографическом архиве 12 пластинок! Необычайно интересно и поучительно сравнивать записи разных лет, подчас разительно несхожие, но по-своему убедительные. Один из самых ярких примеров - сдержанно классическая, с "устойчивым" ритмом запись Пятого концерта Бетховена, сделанная в 1964 году, и живая поражающая безудержной фантазией и агогикой следующая, датированная 1975 годом. Впрочем, удивляться тут нечему: "Ни одно произведение я не играю согласно однажды созданному, установившемуся, постоянному представлению о нем",- говорил артист.
Рубинштейн всегда оставался человеком не чуждым всем "радостям земным". Еще в 1970 году знаменитый французский режиссер Ф. Решенбах снял о нем фильм, получивший символическое название: "Любовь к жизни" (за роль, сыгранную в этом фильме, Рубинштейн получил из рук Грегори Пека высшую кинематографическую награду- "Оскара"). "Счастливым виртуозом" назвал Рубинштейна его друг Томас Манн. И артист был согласен с этим. "Я считаю себя счастливейшим человеком среди всех, кого мне довелось встретить,- говорил он.- Когда я сажусь за рояль мои болезни проходят и я безумно счастлив". И это были не "красивые слова": их искренность ощущали все, кто слушал его игру, ибо этим ощущением счастья от общения с искусством, счастья познания красоты, добытой в буквальном смысле собственными руками, он щедро делился с людьми. И будет делиться еще долго - пока жива музыка как искусство. Миллионы людей запечатлели в памяти его небольшую, плотную, сидящую прямо фигуру, с большой "скульптурной" головой, руки с мускулами рабочего, короткое туловище, длинные ноги. Он словно сливался с роялем, а в моменты кульминаций привставал на стуле, чтобы увеличить силу удара. Многие миллионы черных дисков с записями игры Рубинштейна в фонотеках любителей музыки вновь и вновь вызывают к жизни музыкальный голос этого уникального артиста.
